Дипломатический театр. Кому пытаются угодить российские переговорщики

Второй раунд прямых российско-украинских переговоров в Стамбуле, если не считать предварительной встречи глав делегаций, продолжался рекордно короткое время — всего час. Меньше, чем, например, созвоны Трампа и Путина.

Переговорщики обычно говорят дольше, чем первые лица, но не в этом случае. В российско-украинском урегулировании реальные переговоры идут пока как раз с первыми лицами (не только Путин с Трампом и Уиткоффом, но и Трамп с Зеленским), а роль делегаций иная — подтвердить, что первые лица тратили время не напрасно, а их упорство приносит плоды.

Вернее, одного из первых лиц. Потому что второе — в Кремле — особого переговорного рвения до прихода Трампа в Белый дом не выказывало.

Мы уже привыкли, что многое из того, что говорится и делается в России, с течением лет все больше адресовано «единственному зрителю».

Для него — чем дальше, тем больше — снимают выпуски новостей на федеральных каналах, выступают депутаты и губернаторы.

Именно так российская дипломатия, адресуясь не столько своим коллегам, сколько Путину, который должен был оценить умение поставить недругов на место, повернулась к внутреннему потребителю и стала одним из многочисленных пропагандистских ведомств, а ее основные функции отошли на второй план.

Ту же задачу решает текст меморандума, который российская сторона передала украинской делегации в Стамбуле. Как оптимально совместить собственно профессиональную дипломатическую функцию с пропагандистской, адресованной внутреннему потребителю и прежде всего — самому российскому лидеру.

Однако в этот раз — с одним существенным отличием. Главных зрителей, для которых разыгрывается дипломатическое представление, не один, а два: в партере не только российский, но и американский президент.

Таким образом, российская дипломатия пытается понравиться обоим. Так, чтобы Трамп был доволен Путиным больше, чем Зеленским, считал российского лидера соратником в движении к завершению войны. А для самого Путина из действий российской делегации следовало бы, что это он, а не Трамп, управляет процессом.

Иными словами, продукция российской дипломатии должна на этом этапе нравиться как Путину, так и Трампу, но при этом Путину — немного больше, давая ему ощущение, что он и тут обыгрывает.

Единственные, кому деятельность российских дипломатов на этом этапе адресована в последнюю очередь, — это украинское руководство и украинская делегация. Что руководство и население Украины подумают и скажут о российском меморандуме, пока волнует российских переговорщиков меньше всего…

Сложно понять, чем предложенные Россией варианты условий прекращения огня принципиально отличаются друг от друга и зачем нужно было их множить.

Дело выглядит так, что украинцам предлагают возможность серьезного разговора только в том случае, если этот разговор будет включать в себя «Окончательное урегулирование» с устранением «первопричин», смену власти и все равно передачу территорий.

Сама «пакетность» выглядит как ловушка: раз первые «шаги» вроде обмена пленными и телами убитых уже выполняются, то они находятся в одном перечне со следующими шагами вроде отвода войск и подписания «Окончательного урегулирования». А значит, противник уже двинулся в нужном Москве направлении.

В переговорном партере

Такое бумажное объединение действительного и желаемого мало кого может обмануть, зато доставит удовольствие обоим главным зрителям. Кремлевскому — потому что, как и на поле боя, враг потихоньку отступает и на переговорах. Вашингтонскому — потому что переговоры в принципе начались и куда-то движутся.

Украинский меморандум выглядит на этом фоне более простым и последовательным, хотя тоже адресован одновременно нескольким аудиториям — внутренней украинской, европейцам (в российском документе для них нет ничего), Трампу и, собственно, Москве.

Но с Трампом Киев уже ссорился, когда отказывался безоговорочно принять вашингтонские условия, так что тут страха перед очередным несогласием меньше.

В украинском документе нет главного максималистского требования в виде границ 1991 года — это сильно расходится с официальной украинской линией.

Из того, что не только в Москве, но и в Вашингтоне могли бы посчитать завышенным, есть требование репараций от России, твердые международные гарантии безопасности, подкрепленные, если нужно, иностранным военным контингентом, участие в процессе отмены санкций и отказ от международного признания оккупированных территорий в качестве российских — при том что Трамп сам поднимал вопрос признания Крыма в обмен на окончание войны.

Российский меморандум в качестве основы для переговоров выглядит более бескомпромиссно, но в целом оставляет ощущение более сырого и противоречивого документа. Но это только в том случае, если мы примем за его единственную цель содержательные переговоры об окончании боевых действий. В то время как его настоящая цель сложна и многообразна.

Переговорный театр должен устроить обоих главных зрителей и не подорвать репутацию Путина в партере и на галерке.

Для уставших от войны россиян создается картина реального движения к миру — притом к миру на российских условиях (большинство в России скорее поддержит такой конец войны). Для вояк, которые боятся, что «Россия выигрывает на поле боя, но проигрывает на переговорах», в документы зашит максималистский образ «русской победы».

Для самих переговорщиков выделяется некоторое поле реальной дипломатии, на которое можно будет отступить, если позиции надо будет сближать по-настоящему.

Для второго главного зрителя в Вашингтоне в документ вписаны гуманные меры вроде обмена пленными, возвращения больных и раненых, и даже убитых (практически важные для самих воюющих государств), но ему важна и сама картина начавшихся переговоров.

Трамп, который фонтанирует инициативами, тоже сплошь и рядом противоречивыми, получает в ответ оглушительный конструктив со стороны Путина: ветвящиеся мирные инициативы со множеством пересекающихся и противоречащих друг другу пунктов и подпунктов.

Все это можно долго обсуждать, уточнять и согласовывать, сохраняя главное на сегодняшний момент — саму возможность воевать и диктовать условия под огнем.