«Мне снилось, что они едут по нашей земле на бронетранспортерах, а мы прячемся по лесам и погребам»

— Александр, вы еще в 2017-м говорили про войну, что она вам снится и может сбыться...

— Первые сны были в 2014-м. Мне снилось, что они едут по нашей земле на мотоциклах, на бронетранспортерах. А мы прячемся по кладбищам, лесам, погребам. Та же история была в 2022-м, когда началась война.

Я в тот день, кстати, внезапно выздоровел от ковида. И тогда снова снилось нападение. А сонники-то говорят, что война снится к войне.

— Сколько человек от вас отписалось в мае, когда ваши соцсети в Беларуси признали «экстремистскими»?

— Я не считал. Некоторые знакомые из Беларуси, отписываясь, писали «извини, ты же понимаешь...» Да, конечно понимаю. Я же для того и предупредил в своих соцсетях: отпишитесь, во избежание возможных проблем с властями.

Увы, такие времена. Диктатура должна диктовать, ей так предписано: dictatus на латыни — предписанный. И способна она диктовать лишь запреты и угрозы. Ничего хорошего от нее ждать не приходится.

И, пока просвета не видать, нам важно уберечься, уберечь своих близких…

«Он уходил с последней песней, а сзади звучали каблучки молоденьких девушек»

— Ваша песня «Одинокий человек» — про многих эмигрантов. Про то, что «дыра в груди величиной в пропасть» и «живешь лишь при одном звуке: тонком звуке каблучков сзади». И это не столько про отношения мужчины и женщины, сколько про глобальное одиночество эмигрантов.

— Идея этой песни родилась на танцах у фонтана в Могилеве. Я приезжал туда частенько послушать оркестр, а еще слияние звуков одиночества и надежд уже совсем немолодых людей.

Один дяденька, очень хромой и очень одинокий, проходил мимо меня на последних тактах «Рио-Риты» с глазами полными печали. И вдруг сзади застучали каблучки. Он оглянулся посмотреть на них, и это был взгляд не безнадежного старика, а молодого человека, того озорного парня, которого нет уже много-много лет. Непонятно, откуда это берется.

Девушки, носите каблучки! Хотя бы для того, чтобы мы не старели.

— Насколько ваша песня «Научи меня любить» соответствует нынешней холостяцкой грусти?

— Этой песне лет 15. Все, что про мир и про любовь, — это мои давние песни. Сейчас же, если пишется, то только про войну.

В одиночестве человеку очень сложно, где бы он ни был. Оно напомнило мне мое состояние в пионерском лагере, который я ненавидел за состояние брошенности и беспросветной тоски.

И вот, переезжаешь в другую страну, в другую хатку, сидишь весь такой брошенный и — хоть плачь. А ведь единственное чего не хватает — чтобы Она была рядом, чтобы поддержала, похвалила. И эти ее волшебные слова «мы же вместе» для меня бы означали «справимся, не пропадем».

— Что помогает, когда хочется высказаться, а некому?

— Я и сам с собой могу разговаривать. Мне всегда есть что петь, что вспомнить или рифмовать, есть что доделать из недоделанного. Или берешь отвертку, прикручиваешь, что не прикручено или вдруг оторвалось...

Поэтому важно эмигрировать с отверткой. Важно найти в себе силы и смириться, что у тебя сейчас новый дом.

«Грузчиком в «Бедронку» пока не иду – «проедаю» машину»

— Что для вас сейчас самое сложное?

— Аренда жилья, конечно же, удручает. Понятно, нельзя рассчитывать, что вот мы выехали за границу, и дальше вся наша жизнь – сплошной беззаботный фестиваль. Грузчиком в «Бедронку» пока не иду — «проедаю» машину, которую продал перед отъездом из Беларуси. Успел.

Не так давно узнал, что у моих бывших коллег в Могилеве во время обыска спрашивали про меня…

Сейчас понимаю, насколько нас всегда держали вдалеке от правды. Беларусь — страна не злых людей. Может, немножко темных, темноватых, не жаждущих просвета, но все же добрых. (Не говорю сейчас про выродков в милицейских погонах. Сегодня, увы, их время).

Мне жаль, что территория демократического Евросоюза сейчас не простирается до Смоленской и Брянской областей. Тогда, возможно, я мог бы сказать: «Родина моя, какая же ты счастливая!»  

— Что делаете, когда кажется, что хуже некуда и просвета не предвидится?

— Страдаю. Могу взять гитару и поменять на ней струны… Поиграть какую-нибудь песенку или в компьютерную игру.
Или сесть в машину и поехать, куда глаза глядят.

«Даже нынешняя эмиграция по сравнению с тем периодом — не такая страшная»

— Многие в эмиграции, женщины и мужчины, жалуются на партнеров, говоря, что у тех словно что-то умерло внутри, ушла чувствительность: «Хотя, казалось бы, знаем друг друга как облупленных...»

— И иногда хочется облупить кого-то нового (улыбается). Кризисы никто не отменял: «На что я трачу свою жизнь? Об этом ли мечтал, этого ли хотел?» У каждого свой ответ. Внезапно влюбился — и уже есть новая хорошая, а про старую плохую и думать не хочется.

Иногда человеку надо развеяться, поменять обстановку, может, на время. Знаю случаи, когда разводились и снова женились на тех же.

Физиология, желание новизны — у каждого для кризиса найдется своя причина, у всех по-разному.

— У вас были похожие настроения?

— Сложно сказать. Я пережил вдовство, и это было непросто. Эмиграция по сравнению с тем периодом — не так уж и страшна.

Поэтому, когда от кого-то слышу, что здесь им всё плохо — не очень сострадаю. Да, сложно, много нюансов. Но, если уж тогда я выжил и (вроде бы) не свихнулся, — то сейчас и подавно должен справиться.

Период эмиграции не сравним с потерей любимого человека. Здесь ты живешь, и как бы тебе плохо ни было — живешь, строишь планы. А там ты просто умираешь от бессилия. Там дорога, у которой нет возврата. А здесь еще есть всякие развилки.

Да, порой кажется, что перспектив нет, что наш путь беспросветный, но он есть. А там — уже нет.

Поэтому эмиграция, как бы ни было сложно и тяжело, она все же про жизнь и про будущее. Мы мобилизуемся, собираем себя в кулак, живем и верим.